Слепой стреляет без промаха - Страница 78

Глеба удивила эта разительная перемена в Наталье, то, как она говорила – возвышенно, выспренно, словно вспоминала не эпизод из своей жизни, а читала поэму.

Девушка повернулась и, приподнявшись на локте, выглянула из-за столика.

Глеб тут же прикрыл глаза.

– Вы не слушаете меня? Сиверов промолчал.

– Вы спите?

И хоть Глеб притворялся не слишком-то старательно – человека, пытающегося убедить других, что он спит, всегда выдает спокойное дыхание, – Наталья поверила ему, или ей хотелось поверить в это.

– Да, спите, – спокойно произнесла она, – значит, я не буду больше рассказывать.

«Я правильно сделал, что поехал к морю. Остаться наедине с огромным пространством воды – это то же самое, что подойти к краю своей жизни – туда, где всего лишь один шаг отделяет тебя от вечного успокоения. Всегда возле воды чувствуешь себя не гигантом, не хозяином, а лишь одним из тех, кто приходил сюда в разные века. Менялись силуэты городов, возводились и рушились крепости, вырубались леса. Но пляж – эта узкая песчаная полоска, граница между сушей и водой – оставался неизменным. Финикийцы, греки, римляне, византийцы – все они прошли по этой земле, и, наверное, каждый из них, глядя на море, понимал – оно вечно. А мы, пришедшие к нему, – лишь гости возле накрытого на чужом пиру стола».

Поезд мчался в ночи. Бешеный перестук колес напоминал о быстротечности времени. Глеб знал, что завтра за окном возникнут другие пейзажи, так не похожие на подмосковные. А еще через день он увидит море. Будет оно вспененным?

Спокойным? Неважно. И он удивился, поняв, что Черное море кажется ему куда более близким и родным чем то, на берегах которого он вырос, – холодное, почти всегда свинцовое Балтийское море.

Глава 4

К небольшой станции, где по чьей-то прихоти останавливались почти все поезда дальнего следования, разве что кроме экспрессов, подъехала небольшая, крытая брезентом грузовая машина. Двигатель несколько раз чихнул и замолк.

Четверо мужчин, сидевших в кузове на лавке, прислушались. Но ночь ответила им только далеким лаем собак да свистом ветра в проводах.

– Погода-то паскудная! – один из мужчин сплюнул за борт и посмотрел в беззвездное небо. Кадык на его давно не бритой шее дернулся, и послышалось, как потрескивает щетина.

– А чем тебе погода-то не нравится? – осведомился другой, и в свете фонаря, падавшего под брезентовый тент, ярко блеснули два ряда золотых зубов.

– Я, Сеня, люблю когда тепло.

Мужчина, спрашивавший о причине недовольства погодой, провел ладонью по своей то ли лысой, то ли аккуратно выбритой голове. Затем без предупреждения резко ударил своего приятеля кулаком в плечо.

– Ты чего, Сеня?

– Сеня, Сеня… Заладил, – сквозь зубы процедил бритоголовый, – я тебе сказал: никаких имен!

– Так мы же одни.

– Сейчас одни, а потом…

– Так что, тебя Лысым теперь называть?

– Да, Лысым, – резко ответил Сеня, забросил на плечо тяжелую спортивную сумку и легко перепрыгнул через борт.

Шофер уже стоял возле машины и нервно курил. Все четверо его пассажиров собрались возле заднего борта машины. Лысый явно тут был старший.

– Значит так, братва, – он посмотрел на часы. – У нас в запасе полчаса.

– Можно еще и пивка попить, – обратился к старшему небритый, а затем указал рукой на освещенные окна станции. – Там, местные ребята говорили, ночной магазинчик есть, «Сова» называется. По баночке – и времени как ни бывало.

Говоривший уже было сделал шаг по направлению к станции, но Лысый злым шепотом остановил его:

– Куда? С этого момента слушаешься только меня. И никакой самодеятельности, понял? А если хочешь пивка, то мы сейчас его пошлем. – Он подошел к шоферу, протянул ему несколько смятых купюр и скомандовал:

– Принесешь пять банок пива. Да только смотри, долго там не светись.

Странная это была компания. Мало напоминали мужчины людей, собравшихся на отдых, – ни чемоданов, ни удочек, одинаковые спортивные сумки, тощие бока которых напоминали бока выгнанных весной на пастбище колхозных коров, хотя, несомненно, сумки были тяжелыми. Да и клички у мужчин были какими-то странными:

Лысый, Дружок, Пепс и Штык. Они устроились на покосившейся лавке под развесистым кустом сирени. Блаженствовал лишь один Лысый. На лицах остальных читалось лишь недовольство людей, которым запретили выпить.

Вскоре вернулся шофер. Он нес, прижимая к себе, охапку металлических банок с пивом, на которых поблескивали капельки.

– Вот, ребята, прямо из холодильника.

Всем досталось по одной банке, и только Лысому – две. Одну он опустил в сумку, а другую жадно, не отрываясь, выпил.

– И чего ты все так боишься, Лысый? – низкорослый Дружок отер тыльной стороной руки влажные усы и покосился на предводителя.

– Боюсь не боюсь, а осторожность не помешает, – вновь блеснув золотыми зубами, ответил Лысый. А затем зло зашипел на водителя:

– А ты чего здесь торчишь? Уезжай!

Водитель по очереди пожал руки всем четверым, забрался в кабину, и автомобиль, раскачиваясь на выбоинах, покатил в сторону поселка. Лысый проводил его недобрым взглядом.

– Может, в храпа сыграем? – предложил Пепс, вытаскивая из нагрудного кармана рубашки новенькую, в упаковке, колоду карт.

– Играйте. А я не буду, – ответил Лысый, отодвигаясь в сторону и давая своим приятелям место для карточной игры.

Дружок с Пепсом остались сидеть на лавке. Штык устроился на корточках.

Вместо стола картежники приспособили кусок гофрированного картона. Дружок принялся тасовать. Делал он это мастерски, почти не глядя разделял колоду на две части, а затем, придерживая карты за уголки, сдвигал их и отпускал по одной. Слышался звук, похожий на шелест дождя. Колода вновь сдвигалась, вновь разделялась, и все начиналось по следующему кругу.